Не хочу так. Не хочу.

Знаю, что по-другому не будет, но так… так не хочу!

На следующий день мы гуляем по променаду. Народу много — особенно утром, когда нет еще такой жары.

Я качу коляску, смотрю на море, думая о своем. Вспоминаю, как мы с мамой и папой приехали в первый раз в Турцию. Я была еще совсем маленькой. Мама понравилась управляющему отеля, и он начал оказывать знаки внимания мне, думая, что привлечет ее… Дарил какие-то безделушки, мороженое, которое в отеле было платным давал просто так…

— Надя, остановись! — резкий голос Ильяса заставляет меня замереть.

— Что случилось?

— Молчи!

— Что?

— Я сказал, молчи!

Я вижу, как он напрягся, усиленно к чему-то прислушивается, я не могу понять, что случилось.

— Ильяс?

— Ты… ты сейчас ничего не слышала?

— А что я должна была слышать?

— Разговор, на русском? Нет?

— Тут многие говорят по-русски, Ильяс. Много русских живет.

— Я в курсе. Просто… — он снова прислушивается, вижу, что по его лицу пробегает тень, — ладно… показалось. Поехали в отель.

Везу его обратно в отель, не понимая, что произошло. Утром мы должны поехать в горы Троодос.

Очень надеюсь, что это путешествие пройдет без проблем.

Я не знаю, как вести себя с Иликом так, чтобы все было без проблем.

Кажется, я сама большая проблема…

Глава 16.

Мне дико хочется ее поцеловать. До дрожи в кончиках пальцев хочется обнять. Я просто охреневаю от ее запаха, от того, что она так близко, так рядом, руку протяни, и…

И не могу!

Не должен. Права не имею.

Потому что эти дни на Кипре я, конечно, не вижу, но очень отчетливо осознаю чувства моего брата. Его одиночество. Его боль. Тупую боль, которую он каждый день носит в сердце.

Я слышал как-то раз как он разговаривает с этим парнем, которого родила Мадина. Я никак не могу назвать его сыном Тамерлана. Он сын его врага! Но… Там видно сильно привязался к мальчонке. Он разговаривает с ним. Обещает, что тот вырастет сильным, умным, красивым. И что когда придет время ему выбирать себе женщину он даст ему шанс найти любовь.

Для меня это как острой бритвой по моим незрячим глазам. Сердце ноет от боли.

Еще я слышал, как Там тихо разговаривал с Зоей, он молился за нее, просил прощения у нее за все, обещал, что будет любить вечно. Что других женщин у него не будет никогда.

Чёрт. А тут я и Воробушек!

Воробушек, с ее тоненьким нежным чириканьем, с острыми коленками — да, я знаю, что у нее красивые ноги и коленки, с мягкими округлостями там, где надо. Округлостями, на которые пялятся какие-то уроды, живущие в нашем отеле…

А я бешусь. Схожу с ума от ярости. Потому что не могу видеть то, что видят они!

Я могу чувствовать, да. Могу. И не могу.

Не должен позволять себе.

От этого ярость еще сильнее давит. Поэтому снова веду себя с ней как урод моральный. Мучаюсь от этого, но остановиться нет сил.

Дико хочется поплавать с ней в море. Реально была бы возможность ее обнять, вместо этого выдаю мерзкое:

— Думаешь мне по кайфу тебя обнимать?

Самад потом тихо говорит, когда Надя уходит.

— Ты что творишь?

— Что?

— Ты зачем ее так унижаешь? Удовольствие что ли получаешь? Не думал, что ты такой…

— Какой?

— Кретин. Она же влюблена в тебя!

— Что?

Оглушает его признание. Обжигающая волна радости проносится по телу, как пузырьки волшебной детской шипучки. Счастье! Да! И в то же время…

Нет, нет, нет! Пожалуйста, нет! Пусть Самад ошибается! Я не должен… она не должна! Нам нельзя…

— Что слышал. Извини, я думал ты только физически искалечен, сейчас понимаю, что и морально ты тоже… инвалид. Не должен я так говорить, но… Или работай с психологом или… И, наверное, я уеду и не вернусь. Такого пациента я вести не готов.

— Подожди…

— Что?

— Ты… можешь вывезти меня на пляж ночью? Я… хочу поплавать.

— А больше некому это сделать?

— Сам знаешь, что нет. И… я извинюсь перед Надей, понимаешь, я… Мне нельзя позволять ей что-то ко мне чувствовать. Нельзя самому чувствовать.

— Почему?

— Почему? Ей девятнадцать! Она девочка совсем! А я слепой калека!

— У твоего брата бабла немерено! Ты в любой момент можешь сделать операцию на глаза, ты можешь пройти курс реабилитации в лучших клиниках мира, встать на ноги, но ты как тупой осел…

— Хватит! — перебиваю, не в силах слышать. — Просто хватит, Самад… Ты ничего не знаешь.

— Знаю. Ты страдаешь из-за того, что якобы разрушил жизнь своей семьи, да? На самом деле ты сейчас рушишь жизнь своей семьи.

Он замолкает. Я тоже молчу. Мы стоим друг напротив друга, смотрим глаза в глаза, если можно назвать мои глаза глазами.

— Ты поможешь мне.

— При одном условии. Ты перестанешь так относится к Надежде.

— Я… — чёрт, я ведь понимаю, что он прав, прав, и… — Я буду стараться.

— Не надо стараться, Ильяс. Будь мужчиной, делай!

Сцепив зубы отвечаю.

— Сделаю. Ты… поможешь мне?

— Зайду вечером, после ужина.

— Да и… я не хочу, чтобы Надя видела и знала.

— Что ж… будем играть в конспирацию.

Самад усмехается, почему-то мне кажется, что он подмигивает мне, потом помогает повернуть коляску, чтобы ехать в отель.

Вечером, после ужина Самад говорит Наде, что она свободна, он сам отвезет меня в номер, но, когда она уходит мы выезжаем на пляж. У отеля свой небольшой пляж, хотя на Кипре это не принято, но некоторые большие гостиницы, которые гордо носят свои пять звезд все-таки могут себе позволить отхватить клочок земли у моря. На пляже оборудована специальная платформа, чтобы инвалиды — колясочники имели возможность спускаться к воде — это мне Там еще в первый день рассказал и показал. Только я уперся — плавать не буду.

Самад помогает мне раздеться, я съезжаю насколько это возможно, но все-таки погрузиться так, чтобы сразу поплыть — нельзя. Самад поддерживает меня, заносит на глубину. Невыносимо чувствовать себя таким слабым, уязвимым. Это бесит. Но…

Самад был прав, это мой выбор. Только мой.

В воде я понимаю, что могу плыть. Руки работают, ноги висят как бревна. Но это ощущение мне знакомо — я плавал в бассейне дома, так что…

Делаю движение руками, пробуя свои силы. Плыву. Ощущение свободы накрывает меня. Это кайф! Нереальный!

— Эй, далеко не заплывай! — Самад плывет за мной, я ощущаю его движения.

— Не буду, — отвечаю, а сам плыву вперед.

Мне не страшно несмотря на то, что я не вижу куда плыву, представляю гладь моря, черную в ночи — я знаю, что вокруг темно. Словно наяву вижу лунную дорожку, воображаю, что плыву по ней…

— Надо было и Надю позвать, она любит поплавать вечером.

Что? Интересно… Сам не понимаю, как снова начинаю злиться.

— Откуда ты знаешь?

— Видел пару раз.

— Она… одна плавает?

— Нет.

Чёрт, у меня планка падает. Представляю рядом с ней этих парней, с которыми она играла и которые… они реально имели на неё виды! Слышал, что они говорили! Таким только дай волю! Мне ли не знать. Я сам таким был!

— С кем?

— С ней ходят няни малыша, пару раз даже Тамерлан спускался к воде с сыном, вечером, когда нет жары.

— Тамерлан? — почему-то от ревности неожиданно печет в груди. А если брат…

Надя милая, нежная девушка, она часто играет с его сыном — я слышал это. Что если Тамерлан… Нет, думать об этом нельзя.

Настроение плавать сразу пропадает.

— Давай вернемся, я устал.

— Хорошо.

Возвращаюсь в номер, как назло, слышу шаги в коридоре. Очень знакомые шаги. И аромат — она сейчас пахнет кремом для загара нежным как персик — она и меня им мазала, а я делал вид, что мне противно.

— Добрый вечер, Самад. Вы плавали?

— Да, немного.

— Здорово. А я вот собиралась, но…

— Поздно уже, Надя, завтра мы рано встаем, едем в горы, ты помнишь?

Мгновение паузы — она не ожидает, что я могу говорить с ней так спокойно и ласково.