Леонид подносит к моим губам бутылочку воды, пью, не понимая, что случилось.
— Сознание ты потеряла, я уж думал, в больницу тебя…
— Простите.
— Глупенькая, пей. Пульс слабый, вся бледная, как смерть. Товий мне сказал, что ты сиделкой работаешь. Зачем? Учиться не хочешь дальше?
— Я училище оканчиваю. В институт медицинский не пойду. Не хочу. — я беру у него бутылку, пью сама.
— Почему сиделкой? У Товия в клинике не осталась? Там же хорошо было?
— Да. Но я работаю… у хороших людей.
— Товий сказал. Совладелец клиники, Умаров. Слышал я о нем.
— Да.
— И с кем сидишь? С бабушкой его, с дедом?
— С братом. Вам дядя Товий не рассказывал?
— Мне неловко было спрашивать. Я знаю, что ты не особенно то желаешь, что бы я… чтобы я о тебе знал.
— Я… Простите меня. За все. Мне очень стыдно… — я чувствую, как снова подкатывают слезы.
— Глупенькая ты. За что прощать?
— Как? — поднимаю на него взгляд, не понимая… — Я же… мама… она из-за меня… Я… я ведь ее… убила.
— Дурочка, что ты говоришь такое? — он смотрит потрясенно.
— Правду. Если бы не я… Не вся эта история, она… она была бы жива.
— Это… понимаешь, Воробей, это… судьба. Тут нет виноватых. Или виноваты все. Я, что отпустил ее одну, она сама, потому что сорвалась и поехала… Ситуация… Даже… даже твой отец, который погиб и оставил ее одну. Прости, я не должен так говорить. Знаешь, я православный, не скажу, что сильно верующий, скорее так… «Отче наш» только без запинки. И все. Нагорную проповедь еще читал. Но… тут по работе много сталкивался с мусульманами. Знаешь, у них есть понятие — Кадар. Судьба. Предначертано Аллахом. И они в это верят. Что все предначертано. И я вот… думаю о том же. И еще…
Он делает шаг назад, засовывает руки в карманы джинсов, смотрит в небо, и я вижу в его глазах собирающуюся влагу, которую он старательно пытается не выпускать.
— Твоя мать была очень хорошим человеком, Надь. Я верю, что она там, где ей лучше. С твоим отцом. С Николаем. И… это правильно.
Мы молчим. Не знаю сколько. Минут пять точно. Потом он спрашивает, могу ли я посидеть в машине пока он пойдет к могилке. Он бросил там букет, когда мне стало плохо.
Я киваю.
Смотрю как он возвращается к памятнику. Стоит, опустив голову, я понимаю, что он… он тоже с ней разговаривает. Потом встает на колени.
Я снова начинаю плакать, мне становится очень жаль его. И я все равно чувствую себя дико виноватой, чтобы он там не говорил.
Потом отчим везет меня домой. Вернее, в дом Ильяса. Просит прощения за то, что у него нет времени даже угостить меня обедом или чашкой кофе — спешит на поезд. Оказывается, он живет и работает в Санкт-Петербурге. Приглашает приехать в гости.
— Надя, ты… прекрати дурить, пиши мне, звони. Я… не чужой тебе человек, слышишь? Не чужой! Запомни!
Киваю. Мне нужно время, чтобы понять это, переварить, что ли…
Я пока не чувствую, что груз боли упал с плеч. Все равно я виновата. Все равно если бы не я, то…
В доме полно друзей Ильяса — оказывается он никуда не поехал, а вызвал ребят к себе. Я рада, он очень меняется, когда они приезжают. Становится… свободным что-ли? Более открытым, веселым.
Словно забывает о том внутреннем блоке, который сам себе поставил. Блок, который стоит и у меня. Блок, не позволяющий нам быть счастливыми.
Я прохожу по коридору к комнате Ильяса. Он не один, с Алисой.
Сначала сердце замирает, колет словно рукой дотронулась до кактуса.
Я слышу часть их разговора. Мне не обидно, когда она смеется надо мной. Илик меня защищает — настоящий рыцарь.
Но все-таки я задумываюсь о словах Алисы. Она ведь права. Я и сама думаю так же. И чувствую.
Знаю, когда Ильяс станет прежним — красивым, успешным, богатым, а главное — здоровым, то в его жизни может не остаться места для Воробушка.
Или… или все-таки я не права? Не ценю себя?
Его поцелуи говорят мне о другом. О нежности, о страсти…
О любви.
Он не говорит словами, но чувства ведь не в словах?
Ильяс не видит меня, но он так хорошо меня чувствует!
И, мне кажется, я тоже чувствую его.
Он сразу считывает мою грусть. Расспрашивает. Я рассказываю о встрече с Леонидом. О том, что просила прощения. Ильяс понимает, насколько мне тяжело далась эта встреча.
Да, он очень хорошо меня чувствует.
— Воробушек, иди ко мне.
И я иду. Буду с ним пока… пока у меня есть время.
Я еще не знаю, что времени остается совсем мало.
Просто… катастрофически мало.
Глава 33
Я просыпаюсь с ощущением, что я счастлив. Оно разливается по мне. Я даже забываю, как дышать.
Лежу. Раньше бы я сказал — смотрю в потолок. Ха!
Я ведь даже мысленно представляю себе какой тут потолок. Белый. С декоративными фальшбалками цвета мореного дуба.
Мне нравятся именно такие потолки. Когда я буду строить свой дом, там будет именно так. Вообще, мне нравятся дома типа альпийского шале. Брутальная мебель, основательная, уютная. Обязательно — камин. Ковер с пушистым ворсом у этого камина.
На таком ковре хорошо сидеть вечерами. Или не сидеть.
Лежать обняв своего маленького Воробушка. Целовать ее раскрасневшуюся, гладкую, влажную кожу…
Смотреть в ее распахнутые глаза, проводить пальцем по нежной губке, стирая капельку пота. Любоваться ею, такой непосредственной, ласковой, немножко дикой. Гладить ее светлую кожу, покрытую крохотными крапинками веснушек, почему-то уверен, что у нее они есть. И мне это очень нравится.
Повторять ей, какая она у меня красивая…
Чёрт, я ведь реально думаю о том, чтобы построить дом! О том, чтобы жить в нем с Надей. Только вдвоем. Она и я.
Сначала вдвоем. Потом можно и втроем.
Меня почему-то трясет, когда я представляю Воробушка беременной. Она ведь совсем еще ребенок! Куда ей?
И я — обуза!
Хотя, почему обуза? Это я пока… но ведь…
Ведь есть шанс подняться на ноги? Есть шанс вернуть зрение?
Лежу, уставившись своими незрячими глазами в несуществующий для меня потолок дома моего брата. Обнимаю одной рукой худенькие плечики Воробушка.
Мучительно хочется жить! Жить дальше!
Встать на ноги, ходить, бегать, заниматься спортом, оседлать любимого коня моего брата — его тёзку Тамерлана — ну или другого жеребца, не важно. И Надюшку тоже научить ездить верхом, вряд ли моя малышка это умеет.
Начать создавать свой проект. Строить дома. Делать что-то полезное. Придумывать, созидать.
Жить.
— О чем ты думаешь, Илик?
О чем я думаю. Обо всем. О будущем.
— У тебя есть планы на сегодня, Воробушек?
— У меня? Какие у меня могут быть планы? Я же твоя сиделка? Мой план — это ты.
Ухмыляюсь, маленький тиран, постоянно напоминает мне о том, что она тут не просто так. Ладно.
— Сиделка. Я вот тут подумал, может, мне в скором времени она уже не понадобиться. Придется… уволить тебя по сокращению штата. Или за ненадобностью. Или… предложить тебе новое место работы.
— Это какое еще?
— Ну… не знаю. Может… просто быть моей девушкой?
— Ха… бесплатно? — она так смешно хмыкает, и мы оба не может удержаться от смеха.
Смеемся, бутузим друг друга подушками в шутку — моя слепота мне ничуть не мешает, потому что какой-то маленький Воробей так громко дышит и сопит, да еще и так вкусно пахнет цитрусом, что я почти никогда не промахиваюсь. Мы играем пока нас не застает врасплох стук в дверь и голос Тамерлана.
— Ильяс, ты можешь выйти? Ты мне нужен.
Чувствую, как испуганно замирает моя нянька.
— Тише, не бойся. Все давно уже все про нас знают, — тихо шепчу я.
Она молчит, только судорожно вздыхает, я притягиваю ее к себе, быстро целую.
— Я скоро, не переживай. Там, — повышаю голос, надеясь, что брат сообразит, — минуту, я выйду.
— Я жду.
Я быстро натягиваю майку и спортивные штаны, которые мне заботливо подает Надя, сгружаю тело на коляску, подкатываюсь к двери, думая про себя, как я ловко научился ориентироваться.